Плоть и серебро - Страница 32

Все равно она знала, что это не так. Но кроме того инцидента, она его не трогала. Он более не оспаривал ее статус ангела, но у нее было беспокойное чувство, что он всего лишь насмехается над ней.

Каждый раз, когда она с ним заговаривала, результатом было все растущее недовольство и замешательство. Когда она говорила о том, что точно знала как правду, он отвечал терпеливой и прощающей улыбкой, как взрослый — неправильно информированному ребенку. Почему-то от этой улыбки она сама себе казалась маленькой, слабой и глупой — это она, созданная Богом и поставленная над низшими тварями, такими, как он! Когда же она говорила другое, он отвечал другой улыбкой, от которой ей бывало абсурдно приятно.

Хуже того, он, кажется, знал о ней такое, чего ни один смертный знать не должен. Только Господин знал — это Он инструктировал ее, — что раз в месяц она должна разгружать себя от физического проявления своего духовного несовершенства. И это происходило точно так, как он описал, и из того места, которое он указал. Как он мог такое знать?

По временам она думала, что он — дьявол, специально созданный и посланный, чтобы мучить и искушать ее. Любое его проявление было ей непонятно. Он был неверный, но у него были руки ангела. Он бултыхался в слабости, но в нем была сила, из-за которой почти невозможно было согнуть его ее волей.

Только у дьявола может быть такое знание или такая коварная сила. Даже само его присутствие вызывало у нее запретные мысли, заставляло сомневаться в себе и в том, что она знала как истину. Как будто его слепое безразличие превращало его в подобие зеркала, отражавшее скрытые лица ее сущности и искажавшее все знакомое до неузнаваемости.

Куда исчезла серебряная броня ее уверенности?

Каждый раз, когда она себя об этом спрашивала, ответа не было. Единственное, что она знала твердо, — ее единственное спасение лежит в возвращении туда, где ей надо быть — рядом с Братом Кулаком. Он снова сделает все правильным, как тогда, когда Он…

Сцилла нахмурилась, услышав еще один шепот почти-памяти в голове, дразнящее, невозможное воспоминание о времени, когда она еще не была ангелом, когда…

Серебряные пальцы ее впились в крышку стола, твердый пластик сморщился, как бумага. Зачерненные губы стиснулись в твердую тонкую линию.

Заблуждения. Отовсюду, даже изнутри.

Не меньше, чем беспокоил ее этот Марши, угнетала отдаленность от Эдема Ананке, от любви Брата Кулака, отдаленность, которая подвергла ее всем этим сомнениям и заблуждениям. Он не должен был…

Человеческий глаз Сциллы зажмурился, она задрожала от того, как легко такое богохульство проникло в ее ум. Как могла она пасть в эту бездну запретных мыслей и порочности? Как могла столь загрязниться ее душа?

Она должна подвергнуться покаянию. Это знание — эта заповедь — гудела в ее мозгу как голос, голос Бога. Он оглушал. Он был неотвержим, как потребность дышать.

Но что-то внутри сжалось в отрицании, как ее серебряные кулаки.

Нет. На этот раз покаяния не будет. Если она не выдержала испытания на твердость веры, так тому и быть. Здесь не только ее вина.

Отвержение заповеди покаяния вызвало интенсивную физическую боль, муку, сравнимую с той, что причиняла молитвенная коробочка. Выдержать ее — своего рода епитимья. И осознание этого помогло ей вынести муку отвержения заповеди, терзавшую ее нервы.

Усомнившийся ангел изгонял жгучую боль, пока она не миновала, и терпел несколько часов после этого стихшую муку, считая секунды до возвращения на Ананке, и каждая секунда казалась вечностью.

Через пять дней после того, как Марши обнаружил ангела у себя в комнате, он прибыл на Ананке. Это была одна из мелких внешних лун Юпитера, неправильной формы груда камня диаметром чуть больше двадцати километров. Экран на главной панели показал ее приближающееся несимпатичное лицо. Марши едва ли даже глянул на нее. Все его внимание было поглощено неприятным спуском в угрюмую пучину трезвости.

Ананке явно не было дружелюбным поселением. На подлете по коммуникатору пришло сообщение, предупреждающее, что посадка не разрешена ни при каких обстоятельствах. Весь привозимый и увозимый груз должны быть оставлены у орбитального порога.

Сцилла задала команду отмены, которая позволила им все же сесть. Она ему сообщила, что это первый посторонний корабль за семь лет, которому это разрешено. Почему-то он не чувствовал, что ему оказана честь.

Они прошли через открытый купол на рябой поверхности Ананке и вошли внутрь. Заслонки за ними захлопнулись, как челюсти огромного капкана, оставив их в узком каменном тамбуре. Поскольку луне было придано некоторое вращение, внутрь — это было наверх. Желудок Марши придерживался другого мнения.

Когда они остановились, потрепанная шлюзовая труба со следами частого ремонта прилипла к шлюзу корабля, как безглазая минога. Шлюз начал откачку воздуха, мигнул оранжевым и остановился. Ему нужно было подтверждение согласия на плохое качество наружного воздуха, иначе он не мог дальше действовать. Показания давления были на грани приемлемости. Чуть ниже — и ему со Сциллой понадобилось бы принимать антиаэроэмболики, чтобы предупредить кессонную болезнь.

Наконец дверь шлюза с шипением открылась. Марши наморщил нос и отшатнулся от волны вонючего спертого воздуха. Сцилла нетерпеливо подтолкнула его сзади.

У Марши за последние два года все сильнее вырабатывался страх выхода из корабля. Что еще ухудшало дело, принятая сегодня утром для изгнания алкоголя таблетка детокса вызывала чувство вывернутости и омерзительной трезвости, резко обострив чувства и превратив нервы в перегретые оголенные провода.